Выйдет, бывало, Пушкин из Лицея, и уедет в кибитке к себе на границу трёх губерний по осеннему лесу листиками шуршать.
Эх, любил он это дело! Ну так, для души. В любое время года любил. И осень тоже любил, даже писал об этом. Ходит, шуршит, тростью своей железной листики подкидывает, грибочки в котелок собирает, птичек слушает. И вдруг слышит:
— Посолонь!
Удивился Пушкин, затаился, даже грибочек выплюнул. И слышит опять:
— По-со-лонь! — уже грозно так.
— Ты что на меня поёшь?!
— Ну, Сань, ну Посолонь!
Пушкин напрягся.
— Да ещё таким тоном…
— А каким ещё? Я же авторитарный лидер! Это мой тон, и я им пою! Я вообще, никогда не пел для сытых углов, пел для пыльных дорог… А они другого тона не понимают.
— Я-то тут причём? Лёвина просил?
— Просил.
— Ну и что?
— Ну он в этом отказался участвовать. Ему не интересно, он по другой теме. Да и не живёт жизнью коллектива.
— Ну так уволь его.
— А играть кто будет? Пушкин, что ли?
Пушкин снова напрягся. Даже дышать перестал. Играть он умел: в преферанс, в покер, но больше всего в дурака любил. Однажды даже своего Евгения псковским аборигенам проиграл. Онегина, четвёртую главу.
— Пусть Санька играет. Зря что ли ездит с вами?
Пушкина аж передёрнуло.
— Ну хорошо. Уволю! Но ты тогда посолонь! Смотри какие! Рыжики, грузди.. Целая корзина! А потом посметань, и с картошечкой!
— Ладно, уломал… Захвати, вон, корягу для отвара. В инсту запостим…
Пушкин не понял ничего, но на всякий случай записал всё на бересте, откусил от гриба и побрёл дальше шурша листиками.
— Пушкин, где ты?! — донеслись голоса барышень, которые тоже любили это дело.
— Во мху я! — честно ответил Пушкин и повеселел.
17/10/2019